…Младенец – не мусор, не вывезешь на тачке. Мамаша поплакала И назвала его – критик… В. Маяковский.
…Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел, как мел. Мне было стыдно, что я пел – За то, что он так понял, Что смог дорисовать рога Он на моей иконе… А. Башлачев. …Таланты истинны на критику не злятся, Их повредить она не может красоты – Одни поддельные цветы Дождя боятся. И. Крылов.
Вот кстати о диалоге писателя с читателем… Раз уж такой случай вышел. Все тут понятно. И то, что брат-храбрец может не быть филологом – это, как известно, не помеха литературному таланту, иначе – как быть с врачами Чеховым и Булгаковым, к примеру? И то, что брат-храбрец может заявить, что «никогда ничему не учился, но поэт из меня получился» - образование, как известно, ума не прибавляет и, тем более, не создает таланта. И то, что авторское самолюбие – место, куда тебя могут ударить гораздо больнее, чем в пах. И что теперь? Что ж, брат-храбрец, написал – издал. И вовсе не уверен, что хочешь знать, каково мнение твоих читателей об изданной книге. Даже больше: дай, Господи, чтобы меня не заметили. Новичков не замечают. Это помогает новичкам жить сравнительно неплохо, даже не комплексовать особенно. Нет новостей – хорошие новости. А вот те шиш. О книге что-то написали. И еще что-то написали. И пишут, и пишут, и пишут. Он сказал, что он – мой критик и доброжелатель мой. Интернет превращается в смесь наркотика и фобии – с нехилым перевесом в сторону фобии. Выпил пол-литра валерианки, закусил огурцом – и отправляемся изучать монологи читателей. Диалог? Ох… Все понятно и тут. На диалог мне самому пришлось долго решаться. Чем писатель может ответить читателю, кроме благодарности? Ведь, что бы о тебе не думали – прочли же! И вдобавок потратили время и душевные силы, чтобы высказать мнение. Благодарить, благодарить, благодарить. Вышел, раскланялся… Иногда нет сил благодарить. Сиди и молчи. И Пушкина не приплетай. Он не только упомянул о подслушивании у кабака того, что говорят о нас холопья. Он еще такое сказал: «Доволен? – Так пускай толпа его (твой труд) бранит, и плюет на алтарь, где твой огонь горит, и в детской резвости колеблет твой треножник». Мораль – могут плюнуть на алтарь, стисни зубы, молчи. Иноверец может не знать, что это алтарь. Ребенок может не знать, что дико – плевать. Не студи собственную душу злостью. Каждый может высказаться – помни и молчи. Да, дико тяжело, особенно в первые месяцы жизни первой книги. Интернет – изобретение дьявола; кто-то с кем-то обсуждает твою работу, ты это слышишь и видишь, стены стеклянные, как в Городе Замятина – но каково тебе орать сквозь стену? Или – влезать в чужой монолог-диалог? Твою работу обсуждают – тебя не спрашивают. Не спрашивают – молчи. Тут литературный форум: читатели беседуют между собой. Самое большее – вышел, раскланялся… Не выставляй себя истеричным идиотом. Ни криком, ни аргументами – ничего не изменишь. Хочется известности и похвалы? Лично мне – да к черту и то и другое! Суета сует и томление духа. Если ты не продажен и не помешан на рейтингах – все суета. Жаждется только понимания, иначе не лез бы в многослойности и не пытался бы поднимать сложные темы. Понимания жаждется? Щас! Жди. Иногда приходится долго ждать. Спустя небольшое время эмоции странным образом перемешиваются. Сперва восхищают комплименты. Позднее начинаешь думать, что лучше бы понимали и ругали, чем похвала за совершенно неожиданные вещи, которых, по твоему разумению, в книге нет и быть не может. Твой фанат может наделать больше бед, чем явный недоброжелатель; от его защиты иногда тебе тяжелее, чем от нападок. Твой творческий метод – вражина – подставляет тебя под обстрел тех, кто к подобному не привык. Будешь приучать? Хе… А читатели вдруг сами собой делятся на твоих и не твоих. И в тот миг, когда ты это понимаешь, неземное спокойствие небожителя сходит на твою душу. В этот момент ты понимаешь, кому пишешь. Мой дар убог и голос мой негромок, но я живу, и на земле мое кому-нибудь любезно бытие. И я даже точно знаю, кому. Благослови, Господи, моих читателей – святые люди! Если метод заключается в том, чтобы сыграть и прожить (система Станиславского), а потом записать (система Чехова ближе, чем любая другая) – волей-неволей приходится быть готовым к тому, что тебя-актера будут путать с ролью. Сложно убедить поверившего зрителя «Операции «Ы», что Никулин не пьет. Ну алкоголик, алкоголик, думай так, если по-другому уж совсем никак не принять – даже если это совсем не соответствует действительности. Я ведь сам обманул, убедил, перевоплотился, понимаешь, – а мне поверили. Грустно, конечно, что роль непьющего никого не разубедила. Но опять же, все это не столь важно. Если творческий метод заключается в актерской подаче, а оснащение средневекового воина и движение звездолета в гиперпространстве тебя интересует куда меньше, чем «изгибы человеческой души» – жди, что тебе припишут достоинства любого твоего героя вместе с его же недостатками. Видимо, это выглядит несколько необычно на общем фоне – неотождествление себя с героем. Все эти Марти-Сью, попаданцы, янки и не янки при разных дворах оттого и пользуются популярностью у писателей, особенно у начинающих, что на их место идеально ставится родное «Я». Дело не в том, чтобы наблюдать человеческие типы, поведение, манеру двигаться, манеру речи, как это делают актеры (ну, или чокнутые писатели, вроде меня) – дело в том, чтобы самому (ну, или улучшенному в меру фантазии виртуальному двойнику) побегать с мечом или пострелять из бластера. Оттого бытует мнение, что фантаст вытаскивает на бумагу собственные комплексы. Любопытно, почему побегать с мечом людям интереснее, чем почувствовать себя собакой, к примеру? Четыре лапы, пятый хвост, мир, воспринимаемый через запахи, блохи, стая, грызня или игры с другими псами, лес, город, Хозяин… Или – птицей, рыбой, рептилией… Или – пожить в человеческой шкуре, но чужой, с чужими, не свойственными тебе реакциями? Мужчиной, женщиной, ребенком? Провидцем, калекой, шизофреником? Пожить в чужих эмоциях, в чужом мировоззрении? Увидеть мир совсем другим взглядом? Ладно, здесь – не об этом. «Он пишет именно о том, на что обратил бы внимание герой, а не о том, что обычно кажется выгодным автору» - как же меня осчастливил своим мнением написавший это добрый человек! Со мной случился экстаз на сутки. Не просто поверил в моих вампиров, в моего Некроманта, в моих псов или орков – даже понял, что именно для них важно! Сердечно благодарен. За остальное можно ругать, как заблагорассудится. Если очень хочется, можно даже утверждать, что Никулин – алкоголик, Кинг – псих, Зюскинд – маньяк, а Набоков – педофил. Это ведь тоже следствие веры в написанное, в конечном счете – следствие хорошей игры, достоверной. Признак несколько детской, наивной веры – но читатель вовсе не обязан рассматривать нитки, которые движут моих марионеток. Да что там, я сам, скажу по секрету, верю, что куклы живые! Я всегда за кадром, я – за сценой, я вообще – светоустановщик и декоратор, а куклы живут сами по себе. Один-единственный момент: мне больно, когда Петрушку лупят палкой. Не за себя – за него. Читать все, что пишут об опубликованной любым способом работе – тяжело и полезно. Я теперь знаю: я бываю нелогичен и слишком прямолинеен, на это надо обращать внимание. И еще я знаю – как бы ни хотелось быть изданным, нельзя давать себя резать. «Только чуть-чуть, только слегка. Ну вот – спорная сюжетная линия, может – долой ее?» Моя первая книга. Я подписываю этот контракт ее кровью. Предатель. Но уж и бит я за это! Я же, восторженный дуралей, радостно согласился, не продумав внимательно, как изменится впечатление: от книги, от героев, от моральных и психологических установок – как все сдвинется и перекосится… Все. Больше – никогда. Сам – сокращаю, меняю – но чужим, даже самым опытным, даже с самыми благими намерениями – ни за что. Фонетика. Дыхание фразы. Психологический штришок. Он не так сказал. Она в это время – там была вырезанная ремарка – не стояла спокойно. Я видел, как все происходило, и я знаю, как об этом рассказать. Я сам буду мучиться со своим текстом, пока не решусь показать кому бы то ни было – ну не надо меня чистить! Любой редактор – не придирчивее меня, честное слово. Сырое показывать нельзя. Недоношенный младенец – что с него взять? Вы, выложившие грязный текст, уверены, что дитя вырастет здоровым? Уверены, что вообще вырастет? Впрочем, я снова уклонился от темы. Простите. Диалог с читателем, стало быть… Монолог для беседовавших не со мной, для выговорившихся за стеклом, для тех, кто не рассчитывал на ответ. Без надежды на то, что эта бутылка достигнет берега и попадет в нужные руки. Просто иногда тоже хочется высказаться. Может, еще раз поблагодарить тебя, дорогой друг, не обратившийся непосредственно ко мне? Вдруг эти душевные излияния попадутся тебе на глаза? Чем сложнее и многозначнее текст, тем тяжелее достигается понимание. Ты понял, что я хотел сказать, ты написал об этом – у меня катарсис, даже если ты по ходу дела обвинил меня в занудстве и литературном снобизме. Мы в чем-то сошлись – неважно, что не во всем. Тебе не нравится начало. Тебе не нравится конец. Ты считаешь, что я напортачил с эпилогом. Это совершенно неважно – ты процитировал слова, которые я считаю страшно важными, и откомментировал, как это сделал бы я сам; насчет деталей, формы и манеры писать у тебя может быть совершенно любое мнение. «Он прикидывается, что пишет фэнтези» - чистая правда, я прикидываюсь, что пишу фэнтези. У меня отличные читатели, они все понимают с полунамека. Недаром мне фактически не писали ни «аффтор, пеши исчо», ни «проду-проду» - хотя среди моих читателей есть любители поиграть в орфоарт. Мой герой тебя взбесил? «Читал – и блевал»? Верю. Не сошлись характерами. Моя манера в некоторых книгах кажется тебе слишком вязкой и медленной, в некоторых – «почему так скоро кончилось?!», в некоторых – «кончилось как-то нелепо»? Верю. У каждого – свой внутренний ритм, то, что выбивается, воспринимается чужим. Моя речь кажется неправильной – кажется слишком правильной – кажется слишком вычурной? Верю. У меня есть основания писать именно так, что поделаешь – у тебя есть основания именно так не принимать. И – нет, дорогой друг, я не читал Перумова, я не читал Мусанифа. Я читаю очень мало фэнтези – ровно столько, чтобы суметь притвориться, что ее пишу. Но я уже точно знаю, что не совпадаю с писавшими в сходной системе координат – ни в идеях, ни в образах, ни в точке отсчета: об этом мне тоже рассказали читатели, да и откуда совпадениям взяться? Я беру идеи и способы их реализации не из книг; это тоже кое-кто заметил. Кажусь тебе заумным? Ты хотел чего-то совсем другого? Может, я – не твой писатель? Кажусь аморальным? Я – моралист-маньяк, зацикленный на идее всеобщего братства, понимания и терпимости; если это сходу не заметно, значит, я – очевидно, не твой писатель. Только ради всего святого, не пририсовывай рога моим иконам, не приписывай мне желаний, которых у меня не было ни в тексте, ни в мыслях. Это уже нехорошо. Куприн, когда писал «Яму», наслаждался? Ну да, попишет-попишет – и наслаждается. Не смешно ли? Ладно, промолчим о печальном. Веселое. Ты видишь ошибки в тексте? Ткни пальцем – я поблагодарю и исправлю, если только это ошибка, а не моя личная фишка, которая приделана туда специально. Но если это фишка – я все равно поблагодарю: ты не обязан быть филологом, корректором или моим соавтором, тебе достаточно прочесть. Было время, когда я пытался объяснять, почему я сделал то или это – нелепая затея. У нас с тобой априорно разный опыт, разные взгляды на жизнь. Чтобы объяснить, как нечто пришло в мою голову, придется начать с моих четырех лет, когда одуванчики были ростом с блюдце, а тополя пахли горькой карамелькой – если начать с конца, с момента написания текста, все равно будет непонятно, за очень-очень редким исключением. Поэтому теперь я отвечу уклончиво или промолчу. Прости. И никогда, ни в коем случае, не стану слушать советов насчет моей творческой кухни. «Добавь перчика, Макс!» «Добавь сладенького». «Соли многовато». Прости. Если все это проделать – хлебово можно будет выплеснуть. Если кажется, что вкус нехорош, слишком горько или слишком солоно – может оказаться, что я просто не твой писатель. Зато я никогда не скажу: «Сначала напиши что-нибудь сам, а потом критикуй». Для меня не имеет значения, читатель ты или писатель; разве что, если ты пишешь, я, возможно, спрошу о твоей методологии и твоих мнениях по разным техническим вопросам. В сущности, для меня разница между пишущим и непишущим – одна: если ты знаешь, как это делается, может, поймешь, отчего я начинаю волноваться и запинаться, отвечая на простые вопросы. Иногда твой вопрос попадает в нервный узел творческой мысли – случайно – а мне видится непонимание или злой умысел. Прости. Я изо всех сил стараюсь говорить обдуманно. Иногда меня удается втянуть в спор, хотя спорить не люблю – отвлекает от мыслей о новом романе. Трудно удержаться: ты ведь высказываешь мысли, до которых я не додумался, как мне не ответить! Иногда меня восхищает ход твоих рассуждений, и я радостно сообщаю об этом. Но – ты знаешь, дорогой читатель – я никогда не хлопочу лицом, пытаясь навязаться тебе в друзья. Особенно если чувствую, что тебе не нужна моя дружба. Ниже нет – пиариться и навязываться, вилять хвостиком, совать свою затычку во все дыры Интернета. Все это заметят, я знаю. И уверен: «никакие связи не сделают ножку маленькой, душу – большой, а сердце – справедливым». Ты, читатель, и я, писатель – мы друг в друге не заискиваем. Мы соратники, а не собутыльники. Это – самое радостное. Народ любит цитировать знаменитую песенку Шаова. рузья-храбрецы вообще критиков не особенно любят - стоит лишь взглянуть на эпиграфы к этому тексту. А песенка хорошая, смешная, но ко мне никто не приходил «с лицом убийцы, с видом злого кровопийцы» - никогда. За это, вероятно, стоит поблагодарить отдельно.
К чему клоню? Да так, пустяк… А как вы, уважаемые господа писатели, отличаете хорошую литературу от плохой? Вот есть ли какие-нибудь объективные критерии? Или мы будем считать, что они все – субъективные? Наша приязнь, и «ветер вдохновения», который дует со страниц, и ощущение живого – они как-нибудь укладываемы хоть в какую-то теорию? Думаете, нет? Полагаете, любая оценка – дело вкуса? Один любит арбуз, другой – свиной хрящик; один – Чехова, другой – Донцову? Кто там пробовал на вкус фломастеры? Массовость – признание ли заслуг? У той же Донцовой безумные тиражи и множество читателей, но многие ли из тех, кто читает Донцову, отзываются о ней, как о хорошем писателе, который создает хорошие книги? Я спрашивал тех, кто читал ее пачками: нет, летит транзитом, проходные книжки, уткнуть глаза в дороге, не задремать на пляже. Не литература, даже не развлекательная литература. Тираж – не критерий, суммарный тираж любой желтой газетки не меньше. Реклама – двигатель торговли книгами? Да, реклама заставит купить; полюбить заставит куда реже – стоит почитать те же отзывы в том же Интернете. Не издатель, не продавец… Во многих модных новинках чего-то не хватает, об этом говорят, об этом пишут. Множество субъективных оценок создает некую статистику. Оттенок объективности? Или я могу судить обо всем – или я не могу судить ни о чем. Веллер усмехнулся: писатель должен иметь мнение обо всем, или он – не писатель. Вкус и чутье, на живое и на мертвое. Я беру новую книгу: если она просто безграмотна – это полбеды. Это заметно, как горящий индикатор – перловка, графомань. А если с грамотностью сравнительно неплохо? А если не в грамотности дело? Если просто стандартно, мутно, безжизненно, никак? Как сказать об этом – и как это доказать? Может, лично ты не понимаешь? Может, вся эта читающая толпа не понимает? А чего, собственно, эта толпа не понимает? Ты, читатель, говоришь: «Я видел это уже сотни раз», - а тебе заявляют: «Ты не понимаешь!» Чего, во имя Господа, не понятно? В чем оригинальность этой вещи? В том, что Вася Пупкин – это не Дима Пипкин? Ты говоришь: «Это нелогично, непродуманно и лишено психологической достоверности», а в ответ снова слышишь: «Ты не понимаешь!» - и мотивацию, нелогичную, непродуманную и недостоверную. Кусай локти – все равно не переубедишь. Ты говоришь: «Автор не знаком с мифологией и историей» - а тебя, сообщив очередной раз, что ты не понимаешь, спросят: «Ты что, с вампирами (эльфами, гномами, троллями, драконами, марсианами) лично встречался?» - и пояснят, что это авторская находка. Именно то и находка, что ты лично считаешь самой отъявленной придурью. Вампир-вегетарианец, влюбленный в Машу Попкину, Победительницу Чудовищ. Восхищайся, блин! Ты говоришь: «Язык плох, шаблонен и сер. Жвачка без вкуса и цвета, нет ритма, смака в фразе. Нет чувства юмора» - а тебе отвечают: «Читается легко, ржал, как сумасшедший». Приводить примеры – без толку. Ты субъективен, он субъективен. Но самое забавное начинается, когда ты говоришь: «Отсутствует идея». Тебе, разумеется, сообщат, что ты не понимаешь, и – что идея есть. И идея есть у любого текста. У любого. У копеечного детектива есть идея – добро и справедливость побеждают зло и беззаконие. Вася Пупкин, Спаситель Галактики, учит не отступать, не сдаваться, идти до конца. Родину надо защищать. Храбрость лучше, чем трусость, ум лучше, чем глупость, а любовь все преодолевает. Герой ведет себя, как идиот? Это жизненно, понимаешь? Разве редко люди ведут себя, как идиоты? Герой однолинеен и примитивен? А разве таких людей мало? Это тоже жизненно. Автору нравятся сальные шуточки, жестокость, телесный низ? А разве это не жизненно? Жри, давай! Познавай то, что недопознал со своими классиками! Ты что, не видишь, какая толпа читает и восхищается? И все – друзья автора… В конце концов ориентиры расплываются в сером киселе, тебя тошнит от новых книг, ты раскрываешь первую страницу и пытаешься переварить ужасный текст, угловатый и тяжелый, как проглоченный кирпич. Ты уже знаешь, что он полон авторских находок, там есть словесные игры и блеск, чего ты не можешь разглядеть по врожденной слепоглухоте, и есть логика, непостижимая твоему уму, и есть идея, не менее глубокая, чем в рассказе, напечатанном в конце букваря: «Мама мыла раму. Маша ела кашу». И тебя охватывает жажда убийства – но это чудовищно не толерантно, поэтому ты не пишешь рецензию. И вообще не отписываешься. Никуда. Пишешь только своим друзьям и читателям, потому что в этом видится смысл. Вот и я не пишу рецензий. Не твое, в конце концов, дело, писатель, объяснять деткам, что деда Мороза не существует. Не поверят. Твое дело – создание собственных миров, а не разбор чужих полетов. И вообще – ты не понимаешь. В общем, тяжелая и неблагодарная работа – писать рецензии; именно поэтому я и признателен добровольным рецензентам. Я знаю этому цену; среди моих рецензентов были ненавистники жанра, противники метода, невнимательные читатели, фантазеры – но ни разу не случилось, чтобы в рецензии совершенно не было попаданий в цель и полезных выводов. Вероятно, люди, не понимающие слов, рецензий не пишут. И читая, автор рецензируемой книги может сделать вывод о том, что ему удалось нарисовать ярко и узнаваемо, а что – проходит мимо читателя и выглядит блекло. Иногда видишь, как сюжетная линия или образ сияют, как прожектор, а все остальное тонет в тени. Иногда понимаешь, что надо искать другие слова, потому что в прежних что-то ломает картинку. Во всяком случае, прочитав рецензию, всегда найдешь, над чем подумать. Если есть, чем думать. А это не всегда есть у тебя, брат-храбрец; я немало видел в путешествиях по литературным сайтам. Например, имеет место быть странная позиция: «Как ты смел не восхититься?!» Кто-то написал рецензию на изданную (ну, предположим, не изданную, а опубликованную в Интернете, на СИ или Прозе.ру), а в рецензии не восхитился – и автор стучит в стеклянную стену не то, что кулаками, а каблуками, требуя немедленно замолчать. И, в идеале, извиниться. И называет рецензента словами, за которые вышвыривают даже из автобуса. Я всякий раз так поражаюсь, что выпадаю в осадок. «Не нравится – не читай!» Писатель, ты запрещаешь читателю знакомиться с твоим произведением? А зачем, прости мое любопытство, ты его публиковал? Ты думаешь, что, аки Самсон, явился миру и удивил мир, а по этому поводу все должны пасть ниц и воспеть тебе хором хвалебную оду? Забавно. Возможно, для такой точки зрения необходимо отсутствие образования даже на уровне школы. То есть, писатель не должен знать о злых критических статьях, которые современники писали о Пушкине, Гоголе, Толстом… Но, с другой стороны, может быть, писатель считает себя более великим, чем Пушкин с Толстым вместе взятые? С книгой, состоящей из надерганных из чужих книг образов и сюжетных линий? О, трепещи, Россия, о, лютой нам язвы! «Сначала напиши сам!» Писатель, ты рассчитывал, что тебя будут читать исключительно писатели? Вся мировая литературная элита собралась и ознакомилась с твоим бессмертным шедевром, а после пала ниц – и далее по тексту? Ну хорошо, я пишу сам. Ты полагаешь, что если я, пишущий, не стану восхищаться – меня или тебя спасет моя литературная подготовленность? Или, если много издававшийся мэтр объявит, что твоя книга – барахло, ты поверишь, устыдишься и кинешься исправлять текст? Или бросишь писать, осознав, что делать этого не умеешь? Эх… мне случалось видеть, в какие именно места посылали мэтров. Совершенно не в рамках литературной дискуссии, просто и незатейливо. Невзирая на заслуги. «Так могут думать только тупые школьники» - в смысле, не способные оценить авторский гений? Автор, скажи, ты – гений? Твоя вещь так сложна, что требует всестороннего образования и читательского опыта? Роман о попаданце в мире с эльфами и гномами? «Мне завидуют» - и от этого заявляют, что не смогли прочесть? Самая дикая точка зрения из всех. Представьте себе книгу, до такой степени совершенную, что завидуете ее автору. Вы восхищены, поражены, уязвлены и уничтожены. Новый Гайдн явился. Новый Толкиен, новый Бредбери, новый Лем. Положа руку на сердце – какую рецензию на шедевр вы напишете? Неужели разгромную? Неужели лично ты, автор, напишешь разгромную рецензию на шедевр – из зависти? Можешь это себе представить? Сам бы так поступил? Э? Я пытаюсь представить, как пишут люди, которые так отвечают на читательские письма. Не что, а как, если вы понимаете, что я хочу сказать. Верят ли они в собственные сказки? Мучаются ли выбором слова или ощущением собственного несовершенства? Чего хотят – денег или бессмертия? Я кого-то оскорбил? Снова ничего не понимаю? Мне больше всех надо? Судьба послала мне совершенно особенных, все понимающих читателей – и просветленных рецензентов. Я ни над кем не смеюсь – я сочувствую. И видит небо, за свою литературную жизнь никому, кроме Чехова и Кинга, не завидую.
... Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле... (И. Бунин)
|